Глядим на лес и говорим: — Вот лес корабельный, мачтовый, Розовые сосны, До самой верхушки свободные от мохнатой ноши, Им бы поскрипывать в бурю, Одинокими пиниями, В разъяренном безлесном воздухе; Под соленою пятою ветра устоит отвес, пригнанный к пляшущей палубе,
И мореплаватель, В необузданной жажде пространства, Влача через влажные рытвины Хрупкий прибор геометра, Сличит с притяженьем земного лона Шероховатую поверхность морей.
А вдыхая запах Смолистых слез, проступивших сквозь обшивку корабля, Любуясь на доски, Заклепанные, слаженные в переборки Не вифлеемским мирным плотником, а другим — Отцом путешествий, другом морехода, —
Говорим: — И они стояли на земле, Неудобной, как хребет осла, Забывая верхушками о корнях На знаменитом горном кряже, И шумели под пресным ливнем, Безуспешно предлагая небу выменять на щепотку соли Свой благородный груз.
С чего начать? Все трещит и качается. Воздух дрожит от сравнений. Ни одно слово не лучше другого, 3емля гудит метафорой, И легкие двуколки В броской упряжи густых от натуги птичьих стай Разрываются на части, Соперничая с храпящими любимцами ристалищ.
Трижды блажен, кто введет в песнь имя; Украшенная названьем песнь Дольше живет среди других — Она отмечена среди подруг повязкой на лбу, Исцеляющей от беспамятства, слишком сильного одуряющего запаха —
Будь то близость мужчины, Или запах шерсти сильного зверя, Или просто дух чобра, растертого между ладоней.
Воздух бывает темным, как вода, и все живое в нем плавает, как рыба, Плавниками расталкивая сферу, Плотную, упругую, чуть нагретую, — Хрусталь, в котором движутся колеса и шарахаются лошади, Влажный чернозем Нееры, каждую ночь распаханный заново Вилами, трезубцами, мотыгами, плугами. Воздух замешен так же густо, как земля, — Из него нельзя выйти, в него трудно войти.
Шорох пробегает по деревьям зеленой лаптой, Дети играют в бабки позвонками умерших животных. Хрупкое летоисчисление нашей эры подходит к концу. Спасибо за то, что было: Я сам ошибся, я сбился, запутался в счете.
Эра звенела, как шар золотой, Полая, литая, никем не поддерживаемая, На всякое прикосновение отвечала «да» и «нет». Так ребенок отвечает: «Я дам тебе яблоко» — или: «Я не дам тебе яблоко». И лицо его — точный слепок с голоса, который произносит эти слова.
Звук еще звенит, хотя причина звука исчезла. Конь лежит в пыли и храпит в мыле, Но крутой поворот его шеи Еще сохраняет воспоминание о беге с разбросанными ногами, — Когда их было не четыре, А по числу камней дороги, Обновляемых в четыре смены, По числу отталкиваний от земли Пышущего жаром иноходца.
Так Нашедший подкову Сдувает с нее пыль И растирает ее шерстью, пока она не заблестит; Тогда Он вешает ее на пороге, Чтобы она отдохнула, И больше уж ей не придется высекать искры из кремня.
Человеческие губы, которым больше нечего сказать, Сохраняют форму последнего сказанного слова, И в руке остается ощущение тяжести, Хотя кувшин наполовину расплескался, пока его несли домой.
То, что я сейчас говорю, говорю не я, А вырыто из земли, подобно зернам окаменелой пшеницы. Одни на монетах изображают льва, Другие — голову. Разнообразные медные, золотые и бронзовые лепешки
С одинаковой почестью лежат в земле, Век, пробуя их перегрызть, оттиснул на них свои зубы. Время срезает меня, как монету, И мне уж не хватает меня самого...
промелькивает: тень? материнская? из глуби какой: из молчания времени - клада забытого? сон и не сон: свет - доходя до лица: раскрывание кого же глубокого со вспыхнувшей связью - белеть и темнеть подымающей быть может и древнее поле и ветр? грусть ли - мерцанием - в личике блужданья-отца перво-кругом неведомым в попытках - опять обнаружиться в буре взыгравшейся рода? спишь ли... - а бдительно - ширясь усиливаясь - обще-сияние: мукой выковываясь где же таится он - твой свеже-и-перво-введенный облик - средь многих других?
Хохот в лесу. Мзда на мосту. Свист вонзившийся в похоть. Ночной птицы плач. Девушка – кукиш, унылый калач, Колесо по руке, поцелуй палача. Топором по плечу. Полечу к палачу. Смешалося всё, румынка с ребенком И кровь, и рябина, и выстрел, и филин, И ведьма двуперстая вместе с теленком, И мама, и ястреб безумьем намылен, И брюхо, и ухо, и барышня – срам С тоскою, с доскою, с тобой пополам. Я море прошу, но море – молчальник. Я ухо держу, но ухо – начальник. Я маму хватаю, но мама кипит. Я папу за лапу, но папа сопит. Подушкой у чёрта, убитый клюкою Я с Вием, я с Ноем, я вместе с тобою. Я с дедушкой в яме, с женой на краю, Я в щёлке, я в дырке, в лохматом раю. Я – сап, я кукушка, чахотка и сон. Я – веник, я – баня, я – тыква, я – сом. Я пень королю. Я помощник тюрьме. Я поп без ноги, помещик в суме С доскою, с тоскою, с лягушкой в уме.
I wake to sleep, and take my waking slow. I feel my fate in what I cannot fear. I learn by going where I have to go.
We think by feeling. What is there to know? I hear my being dance from ear to ear. I wake to sleep, and take my waking slow.
Of those so close beside me, which are you? God bless the Ground! I shall walk softly there, And learn by going where I have to go.
Light takes the Tree; but who can tell us how? The lowly worm climbs up a winding stair; I wake to sleep, and take my waking slow.
Great Nature has another thing to do To you and me; so take the lively air, And, lovely, learn by going where to go.
This shaking keeps me steady. I should know. What falls away is always. And is near. I wake to sleep, and take my waking slow. I learn by going where I have to go
входите! видите, как тесно, мы у окна поставим кресла, ни людям не видны, ни крышам, спокойно сядем и подышим но где же вы? исчез, негодный! стена с тоскою новогодней глядь, пальцы камня оживают, за горло сумерки хватают, те, хрипло выпучив глаза, о снежный корчатся базар, ночь в треуголке и очках, как лёд, за пазухою страх - отнимут, стукнув побирушку, её фонарную игрушку, но что ж, один? плечам сутуло мерцает лампа, спинка стула затылок трогает, стуча, как пальцы мёртвого врача
